Судьба — солдатская - Борис Орлов

Вышли к опушке леса. На лугу, возле стогов сена, чернели четыре немецкие машины. Крестьяне кидали вилами в кузова сено, а солдаты, став поодаль, покрикивали на них на чужом, грубом языке. Спиридон Ильич окинул взглядом местность и подумал, что все-таки отряду квартировать в этих краях опасно. «Глухих лесов мало. — И вспыхнула в нем идея уйти в леса за Плюссу: — Там хоть далековато будет ходить на «промыслы», зато леса надежные, если все меры соблюдать».

Решили устроить немцам засаду.

Попятились в сосновый бор. Добрались по лесу до проселка, петляющего вдоль опушки, где должны были проехать с сеном немцы.

— Давайте так, — распределяя бойцов, заговорил Морозов. — Нас мало, а тех… два десятка. Получается — два на каждого. Значит… — и стал объяснять, кто в какого немца стрелять будет, если те растянутся. — Автоматчикам и пулемету по группам бить. — И к безоружному Анохину: — Не зевай. Тут тебе будут и автомат и патроны.

Залегли цепочкой — в кустах и разнотравье.

Ждали с час, не меньше. Стало наконец слышно урчание моторов. Вскоре показались и машины. Шли они медленно, впритык одна к другой. Между ними и опушкой леса, подгоняемые окриками солдат, двигались, заслоняя от партизан немцев, крестьяне и крестьянки. Часть солдат шла по другую сторону машин. «Вот гады! — не стерпел, глядя на это, Морозов, по автоматной очереди которого все должны были открыть огонь, и стал думать, как поступить: — Не стрелять же по своим!»

Когда машины с сеном скрылись за соснами, Морозов поднялся. Пощипывая кончик бородки, он озлобленно глядел на свой трофейный автомат, думал: «Значит, все-таки припекает наш брат эту сволотню, раз такую тактику начали применять… Ну подождите!»

Бойцы, сбившись в кучку, откровенно жалели, что все так получилось. Печатник говорил:

— Нам надо перевооружаться. Свои патроны скоро кончатся, а где их добудешь… Надо немецким всем вооружиться. Да и гранат вот почти нет у нас. Я подумал: было бы побольше гранат — закидали бы их все равно. Крестьяне бы в лес кинулись, а гитлеровцы… кто куда.

— О перевооружении ты, Печатник, правильно говоришь, — вмешался в разговор комиссар, — а вот о конкретном случае… не того, недопонимаешь, хоть и в печати работал. Пойми, всех их нам не убить бы было, а они потом… Они потом с этих беззащитных десять шкур спустят, а крестьяне на нас же через это и зло затаят. Скажут: «Не могли выбрать другого случая».

Углубились в лес.

Было часов двенадцать, когда они вышли на опушку соснового бора. Впереди за рожью серела, маяча над землей широкими избами, деревушка без немцев. В ней выпросили у крестьян продуктов. Те дали. В придачу кто-то из них принес выпотрошенного барана с неободранной шкурой.

По дороге в лагерь из головы Спиридона Ильича не выходила эта деревушка.

Стояла деревушка в стороне. Немцы сюда не заходили, и крестьяне жили в ней своей тихой жизнью. «Мужичье — оно тертое, — сопел Морозов. — Сидит по-медвежьи в берлогах своих… Припечет вот… — И, вспоминая, как дружно поднялось против белогвардейщины и интервентов в гражданскую войну крестьянство: — Вот тогда уж эта силушка покажет себя!» Не стерпев, бросил Вылегжанину, будто так, между прочим:

— Вот как прикажешь быть с такими деревнями?

Комиссар сначала не понял его. Догадавшись наконец, в чем дело, ответил, что все-таки это, по существу, предательство, ибо тут налицо линия на приспосабливание, и что это, очевидно, надо пресекать, так как фашистам от того, что деревня ненавидит их, а с ними не борется, ни жарко ни холодно.

— Думаешь, фашисты не знают, что их советские люди любят, как собака палку? — заключил он свое рассуждение. — Знают. Но им надо от населения не любви, а покорности. Только.

Он замолчал. Морозов, похвалив в душе своего комиссара за ум, стал думать над тем, как расшевелить мужика, встряхнуть, поставить на путь борьбы. До него долетели из-за спины слова Печатника, который полушепотом говорил Анохину:

— Не повезло тебе, Мужик… А вдруг как война скоро кончится? Ударят наши, и капут гансам, — так Печатник называл теперь немцев, — а ты… безоружным воякой и останешься.

— Не останусь. Война скоро не кончается, — ответил Мужик веско.

Морозов вздохнул. Весь остаток пути думал об Анохине, о Печатнике и других бойцах отряда. Подытоживал, что же в конце концов свело всех их вместе.

В лагере Морозов тем, кто ходил на задание, разрешил спать.

Фортэ, обрадованный обилию продовольствия, которое принесли бойцы, по-хозяйски раскладывал все в тени под осиной. Озадачила его баранья тушка с неободранной шкурой. Смотрел он на нее, смотрел и попробовал, взяв нож, ободрать. Мужик поглядел со стороны и подошел. Вернулся от березы Печатник со шрифтом.

Спиридон Ильич, которого начало одолевать беспокойство за посланного в Псков бойца, сидел на пороге избушки и, наблюдая за ними, прислушивался.

— Да разе так с тушкой надо? — выговаривал Мужик Кооператору.

Печатник, поглядев на Мужика, засмеялся:

— Алена, да разве его научишь?

— Ты, в общем, прав, — безо всякой обиды сказал Печатнику Фортэ. — Тут, как с деньгами, тоже нужен навык.

Мужик со знанием дела подвесил баранью тушку на толстую ветку и начал сдирать с нее шкуру. Печатник, развязав мешок, перебирал литеры.

Освежевав баранью тушку, Мужик подошел к Печатнику. Долго, пристально вглядывался в литеры. Присев, взял одну.

— Ты что? — недовольным голосом проговорил Печатник и стал было отбирать литеру, но она упала в траву..

Печатник побелел. Долго вдвоем прощупывали они траву — осторожно, с терпеньем. Когда Анохину надоело это, он сказал ворчливо:

— И на кой она тебе? У тебя их мешок целый. Разе мало?

— Чудак, — услышал Морозов глухой голос Печатника. — Ее одной не хватит, и слово не соберешь. Например, «Гитлер», а «Г» упало. Как тогда? «итлер». А кто поймет?

Литеру нашел Анохин. Подкинув ее в жесткой ладони, молвил:

— Как таракан аль еще какая такая живность… наподобие букашки… а вот «Гитлер» не выйдет без нее, — и от души, поджимая живот, засмеялся.

Морозов, улыбнувшись, поднялся и пошел в кусты. Когда вернулся, то Анохина на лужайке уже не было. Печатник, подложив под голову мешок со шрифтами, спал. Фортэ шел к нему с белой тряпицей вроде простыни. Морозов опять сел на порожек. Засмотрелся на Фортэ. Тот, смахнув с лица Печатника комаров, накрыл тряпицей парня и долго стоял над ним, скрестив руки на широкой груди. Его нос совсем свесился над толстоватой губой, прикрыв ее своим острым, загнутым книзу кончиком, а глаза, широко открытые, смотрели тоскливо, и отражалось в них, показалось Морозову, все: и мохом поросшая кочка, и простыня, и кусты, и легко покачивающаяся редкая осока, и цветок иван-да-марья, и бог весть еще что, очутившееся здесь. Знавший о Фортэ много по гражданской войне да и по Вешкину, Спиридон Ильич догадывался, о чем сейчас тот думает: и о судьбе этого подростка, и о цветке, занесенном сюда неизвестно каким ветром, и о своей семье, которую подхватила и понесла предвоенная знобкая хмарь. Знал Спиридон Ильич, у Фортэ был сын, артиллеристом служил в армии, да две дочки. «Может, и не добрались девицы еще до этого Свердловска, — покручивая в пальцах сорванный стебелек, рассуждал Морозов, — а добрались, так и другое может: посмотрят родственнички на них, скажут: «А, нищета прибыла!.. Не выйдет — в революцию ваш отец помогал нас обирать, а как прижало, снова к нам? Не по тому адресу приехали. К своей власти обращайтесь», — да и дадут от ворот поворот. Прошипят: «У самих полон дом ртов». Подумал так Спиридон Ильич и вздохнул: «Да, контра снова оживет. Еще тогда, в гражданскую, подушить бы всю, так нет… Гуманные мы больно». Он поднялся. Пошел к дальнему краю болота — просто так пошел. От дум о Фортэ перекинулся на думы о своей семье, и до слез больно ему стало, что так все сложилось у него непутево. Дошел до болота, посмотрел в ту сторону, где дежурил боец, поджидая связного из Пскова, и… увидел: прямо на него через болото идут трое. Шел дежуривший боец, связной и… девушка. И до рези сдавило ему сердце — узнал он сразу в девушке свою дочь.

Морозов приложил к груди руку. Не сводя глаз с Вали, кинулся ей навстречу. Ноги тонули в болоте, цеплялись за высокую траву. Лез напролом через кустарник, бежал по черничнику, сбивая еще зеленые, но уже крупные ягоды.

В привычной, размеренной жизни отряда Морозова с приходом Вали сразу все пошатнулось. Некоторые стали на нее заглядываться. Анохин, с которым она ехала в Псков, после того как рассталась на шоссе с Момойкиным, узнал ее и насупился. Отец Вали стал раздражительней. А тут еще заметно прибавилось карателей. С комиссаром у него произошел довольно-таки грубый разговор. Валя слышала, как отец ее, отведя Вылегжанина за орешник, доказывал ему в сердцах: